Политика: История черногорской независимости должна стать уроком для России

В субботу исполняется ровно десять лет со дня референдума, по итогам которого Черногория вышла из государственного союза с Сербией. Этот юбилей она отмечает присоединением к НАТО, но о последовательности этих событий можно было догадаться еще тогда. В том, что все случилось так, как случилось, есть косвенная вина России. И важно понимать, что подобный «сюрприз» далеко не последний. Еще в четверг министры иностранных дел стран НАТО подписали протокол о включении Черногории в Североатлантический альянс. Его еще предстоит ратифицировать, но с этого момента представители Черногории имеют право присутствовать на регулярных заседаниях НАТО в статусе наблюдателя. На мероприятии присутствовал премьер-министр Мило Джуканович, который все последние годы был мотором присоединения своей вотчины к альянсу вопреки мнению значительно части населения.  То, что это событие практически совпало по времени с десятилетием референдума о выходе Черногории из союзного государства с Сербией, возможно, случайность, но получилось символично. С формальной точки зрения, Черногория обрела независимость не 21 мая, а 3 июня, когда результаты референдума были утверждены парламентом, но принято считать, что Югославия перестала существовать именно после оглашения первых результатов плебисцита. Впрочем, «Югославией» эту страну называли лишь по инерции. В государстве, еще в 2003 году переименованном в Союз Сербии и Черногории, никакого государственного единства не было, и Подгорица предпочитала жить своей жизнью, вплоть до нелегального перехода на евро в 2002-м. Явка на том плебисците была на редкость высокой – почти 87%. Согласно второпях принятому закону о референдуме, для выхода из союза с Сербией нужно было 50% голосов «за» плюс один голос, но оппозиция требовала учитывать голоса не только жителей Черногории, но и черногорцев, живущих за границей (до 70% черногорцев имеют родственников в Сербии). Обстановка накалялась, и представитель Евросоюза Мирослав Лайчак (сейчас – министр иностранных дел Словакии) заявил, что Брюссель признает независимость Подгорицы только в том случае, если «за» выскажется 55% проголосовавших. Откуда Лайчак взял именно эту цифру, непонятно. Теоретически он мог «выставить» Джукановичу (да, тогда он тоже был премьер-министром) любой процент, поскольку никакой общепринятой международной практики или законодательно оформленных нормативов ЕС по данному вопросу не существует. Предположим, что это был вольный полет мысли Мирослава Лайчака, исходившего из того, что отделение произойдет бескровно только в том случае, если победа сепаратистов будет относительно убедительной. А вот почему убедительным сочли именно результат в 55%, никто не знает до сих пор. В любом случае, убедительно не получилось. Сразу после окончания голосования Джуканович поспешил заявить, что «за» проголосовало 55,5 %, затем цифра была скорректирована до 55,3%. Еще один представитель ЕС, отвечавший за организацию референдума, - Франтишек Липка (тоже словак, а также поэт и сомелье), в конце концов, утвердил цифру 55,6% «за» и 44,4% «против». Оппозиция еще некоторое время оспаривала примерно 19 тысяч голосов, поэтому оглашение окончательных результатов затянулась, но в итоге судьбу Союза решили примерно 2000 бюллетеней – примерно настолько был превышен требуемый порог. Лидер оппозиции Предраг Булатович до сих пор утверждает, что за отделение Черногории проголосовало 54%, то есть, нужный Евросоюзу результат достигнут не был. Разделились голоса черногорцев очень неравномерно, но показательно. Поморье дало 60% «за», что вполне объяснимо и обусловлено исторически. Богатое побережье жило и живет за счет туризма, там уже давно забыли, что такое югославский динар. Даже в титовской Югославии удачливые жители черногорского Поморья и хорватской Далмации за курортный сезон зарабатывали столько, что могли безбедно проводить зиму в Западной Европе, а то и в Майами. Кроме того, Поморье к тому времени прочно подсело на разнообразную контрабанду, среди которой доминировали сигареты. И «окончательная» независимость представлялась лишь дополнительной опцией, которая расширит имеющиеся «возможности», подчас поражавшие  сторонних наблюдателей. К примеру, Черногория была буквально наводнена машинами с иностранными номерами (в большинстве своем – итальянскими), на которых можно было кататься сколько угодно, но нельзя было выезжать за пределы страны – практически все они числились в угоне. Отдельная история – голосование в Ульцине и южнее его. Эта территория исторически была населена в основном албанцами, но уже успела ощутить на себе и ползучую колонизацию из Косово. В результате Ульцинь и все населенные пункты до границы с Албанией поголовно голосовали за независимость. Тогда правительству Черногории это не казалось опасным, поскольку у Джукановича сложилось неплохое взаимопонимание с косоварами, а те до поры до времени помалкивали о своих претензия на Ульцинь и Рожай. Даже личным телохранителем Мило долгое время был албанец. В приграничных с Сербией и Боснией регионах ситуация была прямо противоположная. В некоторых «општинах»-муниципалитетах за сохранение союза проголосовало до 75% населения. И надо понимать, что в достаточно патриархальной Черногории с ее пережитками общинно-родового строя «општина» в быту значит больше, чем центральное правительство. Например, без согласия представителей општины практически нереально начать строительство или открыть курортный бизнес. Земля исторически принадлежит местному роду (клану), а в руководство општины, как правило, входят его представители – вот с ними-то и надо договариваться. Другое дело, что традиционалистское общество не слишком хорошо ориентировалось в политических реалиях, а «хранители традиций» легко велись на громкие фразы. В результате решающими оказались голоса горной Черногории, в которой поддержка независимости была предопределена самим этим словом, красиво звучащим в любых горах. Первой независимость Черногории признала Хорватия, а больше всего радовались в Косово. Тогдашний приштинский премьер и знаменитый боевик УЧК Агим Чеку сказал тогда, что референдум «последний шаг к уничтожению Югославии». Либеральный президент Сербии Борис Тадич признал итоги голосования практически сразу, а вот оппозиционный ему премьер-министр Воислав Коштуница (в Сербии это уже устоявшаяся практика политического дуализма, она же – раздвоение личности) молчал примерно неделю, пока его, наконец, не вынудили повторить признание Тадича. А вот Брюссель по праву победителя решил дополнительно потрепать нервы всем сторонам и несколько раз подчеркнул, что «европейское будущее Сербии и Черногории будет зависит и от их выбора и от готовности сотрудничать с МТБЮ». Чем это давление закончилось, мы видим по результатам последних процессов в Гааге. До сих пор дипломатические отношения с Подгорицей не установили Содружество Багамских Островов, Барбадос, Белиз, Бутан, Экваториальная Гвинея, Камерун, Танзания, Нигерия, Сомали, Мадагаскар, Сан-Томе и Принсипи, Маршалловы Острова, Папуа - Новая Гвинея и Королевство Тонга. Возможно, что в этих странах вообще плохо понимают, где находится Черногория, и уж тем более не испытывают к ней каких-либо чувств. Что до России, она, как и Китай, заранее заявила, что поддержит любые результаты, чем развязало руки сторонникам независимости: по дипломатическим и иным каналам Джуканович знал, что Москва не будет блокировать в Совбезе ООН признание Черногории. Эта страусиная позиция не то чтобы объяснима, но естественна: политика в отношении балканских стран (и уж тем более – небольшой Черногории) в России была в те времена чем-то третьестепенным. Собственно, единой и целенаправленной стратегии действий на Балканах вообще не существовало, хотя несколько достаточно влиятельных представителей дипломатии и бизнеса живут там физически, прилетая в Москву поработать. Их самоуспокоенность была порождением очень заразного в быту средиземноморского образа жизни, московская же базировалась на представлении о том, что «никуда-то они не денутся» в силу исторических обстоятельств, менталитета и православия. В итоге Черногорией практически никто не занимался, за исключением редких вспышек внимания на почве приватизации нескольких промышленных объектов. Такую политику за глаза стали называть «корпоративной дипломатией», поскольку государственные интересы определялись не стратегическим расчетом и прогнозом, а интересами крупных компаний и госкорпораций. Однако расчет на православие, менталитет, экономические связи и проч. (если вообще был какой-то расчет) не оправдался. Спустя годы часть ранее приватизированных предприятий, включая знаменитый алюминиевый завод, оказалась потеряна для российского бизнеса. Движение Черногории в НАТО было постепенным, но настолько очевидным, что его невозможно было не заметить. Сотрудничество с МТБЮ казалось данью условностям, но при малейшем намеке со стороны Гааги оно закрывало возможность пребывания в Черногории даже тем, кто легально владел и владеет там недвижимостью. За этим последовала странная история с возможным размещением в Черногории российской военно-морской базы, которая предполагала собой инвестиции в несколько миллиардов долларов, что превышало весь годовой ВВП страны. После некоторого торга и колебаний Джуканович отклонил российское предложение, и что этот тренд означает на деле было понятно даже ошалевшим от солнца туристам на пляжах Будвы. Когда же продвижения в сторону НАТО приобрело официальный характер, и Джуканович начал продавливать конкретные юридические шаги, никаких инструментов противодействия уже не было. Их, впрочем, изначально не было, но как-то вдруг выяснилось, что жесткая позиция России против расширения НАТО не подкреплена на практике. Волнения в Черногории, когда тысячи людей вышли на улицы, протестуя против вступления в альянс, были исключительно стихийными, а медийная и интеллектуальная поддержка из России ограничивалась инициативой буквально пары человек. То есть, заявления Джукановича о «руке Москвы», стоящей за уличным протестом в Подгорице, были, мягко говоря, преувеличением, но преувеличением показательным. За этим последовал крайне жестокий разгон демонстрации, что совсем не характерно для Черногории, где большинство проблем даже в 90-е годы решались путем переговоров. Теперь можно сколько угодно говорить об «изменении баланса сил на Балканах», об очередном нарушении договоренностей с НАТО о нерасширении на восток и юг, но Черногория уже вошла в альянс на удивительной скорости – столь же стремительно в свое время была достигнута и ее независимость. Изменить все это уже не удастся, но выводы сделать необходимо. Например, необходимо услышать аплодисменты из Белграда – от той части сербского общества, которая в последние десять лет, несмотря на интегрированность в российские политические процессы, была настроена на вхождение в европейские структуры, вопреки мнение большинства общества. И при желании в Сербии наберутся те самые 55%, которые продавят вступление в ЕС и в НАТО, а если вдруг не наберутся, делегаты из Брюсселя придумают новую цифру. Нам нужно жить в это данности. Думать о новой модели «мягкой силы», о наполненности посольств и миссий заинтересованными и искренними людьми, о более жесткой позиции МИД в целом. А пока Скупщина Подгорицы на очередном заседании практически единогласно приняла решение о переименовании площади Республики в площадь Независимости. Как следует из туристических брошюр, «большое пространство, красивый фонтан, соседство с торговыми моллами и ресторанами, а также бесплатный wi-fi сделали эту площадь одним из самых любимых мест для отдыха жителей и гостей столицы». Бесплатный wi-fi здесь – ключевое слово.

Теги:  НАТО, Косово, сепаратизм, Сербия, Балканы, Россия и НАТО, Черногория, юбилей, внешняя политика Евросоюза, памятная дата

Закладки:

from Взгляд