Чему можно научиться у человека, который ничего не смог в Порт-Артуре, Севастополе, в экспедиции Толля (спасти Толля), наконец, в Сибири? Это человек серии поражений.
Ясно, что его поднимают на щит, как антисоветчика. А ведь СССР - это индустриализация, это Победа в Великой Отечественной войне, в Космосе, в социальных завоеваниях, в науке, культуре, образовании и так далее.
Получается, что поднимающие на щит Колчака хотят, вольно или невольно, демонтажа современного российского государства, уже ущербного по сравнению с СССР.
Они в своей слепой ненависти к СССР готовы пойти на разрушение РФ. Возможно, что невольно или не понимая, что делают. Но нам не всё ли равно, почему это делают? Результат же понятен. В этих условиях мы просто обязаны сопротивляться. Иначе нас приведут в каменный век.
Оригинал взят у
timgud в Как Колчак отвечал на вопросы
Колчак не написал мемуаров, но есть стенограмма его обширного допроса. В последние 2 года жизни его именем совершались массовые убийства, а он либо «Не знал», либо «Я передал дело и не вмешивался». Бълое дъло будет лицемерно повторять за Колчаком «Таких сведений у меня не было»? Нет, оно ведет войну с историей.
В чём заключается война с историей на примере установленной в Петербурге доски Колчаку? В том, что организаторы установки замалчивают исторические факты об его антинародных делах, из-за которых он и был расстрелян в 1920 году, и до сих пор считается в судебных приговорах военным преступником. Такие умолчания создают ложный образ героя Колчака, принёсшего благо стране. Равняясь на эту ложь принести стране можно только вред.
Посмотрим на текст с доски: «В этом доме с 1906 по 1912 год жил выдающийся русский офицер, ученый и исследователь Александр Васильевич Колчак». Не указан тот факт, что Колчак во время Гражданской войны, в 1918 году в Сибири взял на себя диктаторские полномочия и титул Верховный Правитель Российского Правительства в Омске. Не указан факт того, что при нём в Сибири белогвардейцы устроили массовые репрессии. Колчак назван выдающимся офицером, но жизнь свою по факту закончил никчёмным правителем, которого хватило только на кровавую тиранию.
Он пытался создать военную машину, которая сокрушит большевиков. Но своими жестокими приказами в отношении беззащитных людей и попустительством в отношении своих проштрафившихся подчинённых создал разлагающееся на ходу чудовище псевдо-государственности, атмосферу предательства, расправ и безответственности. Контрразведка, например, при колчаковской Ставке занималась не умным выявлением агентов противника, а избиением людей, как будто это сборище садистов. Пойманные на грубейших нарушениях закона люди в аппарате Колчака не получали судебного преследования. Да и «наладить судебный аппарат было совершенно невозможно», признавал своё бессилие Колчак.
Прочитал стенограмму допроса Колчака и убедился в этом ещё раз. Привожу цитаты.
Насчёт дела о расстрелянных вопреки Колчаку членах Учредительного собрания, которое серьёзно подмочило его репутацию:
«Попов. Поручивши это дело Чрезвычайной комиссии, интересовались ли вы его дальнейшим ходом?
Колчак. Висковатов мне несколько раз докладывал, когда находил это нужным. Поручивши Висковатову это дело, я совсем о нем забыл, и я был уверен, что больше ничего не могу сделать».
Насчёт контроля за своими полевыми судами и желания правителя вникать в дела:
Попов. Значит, так: собрались три офицера и расстреливали. Велось какое-нибудь делопроизводство?
Колчак. Действовал полевой суд.
Попов. Полевой суд требует тоже формального производства. Известно ли вам, что это производство велось, или вы сами, как верховный правитель, не интересовались этим? Вы, как верховный правитель, должны были знать, что на самом деле никаких судов не происходило, что сидели два-три офицера, приводилось по 50 человек, и их расстреливали. Конечно, этих сведений у вас не было?
Колчак. Таких сведений у меня не было. Я считал, что полевой суд действует так, как вообще действует полевой суд во время восстаний.
Это большевики вынудили Колчака так поступать? Силой заставили его проявлять безволие, ага. А Колчак был один в белом и справедливо сетовал на никчёмное окружение, что-ли?
Думаю, что Колчака к тому, чтобы стать диктатором, склонили американцы с англичанами. Он к ним в своё время, до Гражданской, ездил. Ставши диктатором, выделил право грабить территории России. Недаром Уинстон Черчилль сообщит в своё время: «Было бы ошибочно думать, что в течение всего этого года мы сражались на фронтах за дело враждебных большевикам русских. Напротив того, русские белогвардейцы сражались за НАШЕ дело».
СВОЕГО дела у Колчака не было (он не строил больницы и школы, только армию, в чем не преуспел). Не было даже твёрдой позиции, так как по его словам он не имел сведений о зверствах белогвардейцев, хотя все в Омске это знали. Была некомпетентность, вылившаяся в тысячи смертей. Увековечивать некомпетентность памятными досками и памятниками — глупо и вредно для развития человечества. Славить человека за одно и полностью игнорировать принесенный им вред — лицемерие, в случае с Колчаком опасное из-за масштабов вреда.
Из книги «Допрос Колчака.» — Л.: Гиз, 1925.
Подробнее о войне с историей можно прочитать в газете «Суть времени», в соответствующей рубрике. Например, в №1 от 24.10.2012:
История России на либеральном суде
Ясно, что его поднимают на щит, как антисоветчика. А ведь СССР - это индустриализация, это Победа в Великой Отечественной войне, в Космосе, в социальных завоеваниях, в науке, культуре, образовании и так далее.
Получается, что поднимающие на щит Колчака хотят, вольно или невольно, демонтажа современного российского государства, уже ущербного по сравнению с СССР.
Они в своей слепой ненависти к СССР готовы пойти на разрушение РФ. Возможно, что невольно или не понимая, что делают. Но нам не всё ли равно, почему это делают? Результат же понятен. В этих условиях мы просто обязаны сопротивляться. Иначе нас приведут в каменный век.
Оригинал взят у
Колчак не написал мемуаров, но есть стенограмма его обширного допроса. В последние 2 года жизни его именем совершались массовые убийства, а он либо «Не знал», либо «Я передал дело и не вмешивался». Бълое дъло будет лицемерно повторять за Колчаком «Таких сведений у меня не было»? Нет, оно ведет войну с историей.
В чём заключается война с историей на примере установленной в Петербурге доски Колчаку? В том, что организаторы установки замалчивают исторические факты об его антинародных делах, из-за которых он и был расстрелян в 1920 году, и до сих пор считается в судебных приговорах военным преступником. Такие умолчания создают ложный образ героя Колчака, принёсшего благо стране. Равняясь на эту ложь принести стране можно только вред.
Посмотрим на текст с доски: «В этом доме с 1906 по 1912 год жил выдающийся русский офицер, ученый и исследователь Александр Васильевич Колчак». Не указан тот факт, что Колчак во время Гражданской войны, в 1918 году в Сибири взял на себя диктаторские полномочия и титул Верховный Правитель Российского Правительства в Омске. Не указан факт того, что при нём в Сибири белогвардейцы устроили массовые репрессии. Колчак назван выдающимся офицером, но жизнь свою по факту закончил никчёмным правителем, которого хватило только на кровавую тиранию.
Он пытался создать военную машину, которая сокрушит большевиков. Но своими жестокими приказами в отношении беззащитных людей и попустительством в отношении своих проштрафившихся подчинённых создал разлагающееся на ходу чудовище псевдо-государственности, атмосферу предательства, расправ и безответственности. Контрразведка, например, при колчаковской Ставке занималась не умным выявлением агентов противника, а избиением людей, как будто это сборище садистов. Пойманные на грубейших нарушениях закона люди в аппарате Колчака не получали судебного преследования. Да и «наладить судебный аппарат было совершенно невозможно», признавал своё бессилие Колчак.
Прочитал стенограмму допроса Колчака и убедился в этом ещё раз. Привожу цитаты.
Насчёт дела о расстрелянных вопреки Колчаку членах Учредительного собрания, которое серьёзно подмочило его репутацию:
«Попов. Поручивши это дело Чрезвычайной комиссии, интересовались ли вы его дальнейшим ходом?
Колчак. Висковатов мне несколько раз докладывал, когда находил это нужным. Поручивши Висковатову это дело, я совсем о нем забыл, и я был уверен, что больше ничего не могу сделать».
Насчёт контроля за своими полевыми судами и желания правителя вникать в дела:
Попов. Значит, так: собрались три офицера и расстреливали. Велось какое-нибудь делопроизводство?
Колчак. Действовал полевой суд.
Попов. Полевой суд требует тоже формального производства. Известно ли вам, что это производство велось, или вы сами, как верховный правитель, не интересовались этим? Вы, как верховный правитель, должны были знать, что на самом деле никаких судов не происходило, что сидели два-три офицера, приводилось по 50 человек, и их расстреливали. Конечно, этих сведений у вас не было?
Колчак. Таких сведений у меня не было. Я считал, что полевой суд действует так, как вообще действует полевой суд во время восстаний.
Это большевики вынудили Колчака так поступать? Силой заставили его проявлять безволие, ага. А Колчак был один в белом и справедливо сетовал на никчёмное окружение, что-ли?
Думаю, что Колчака к тому, чтобы стать диктатором, склонили американцы с англичанами. Он к ним в своё время, до Гражданской, ездил. Ставши диктатором, выделил право грабить территории России. Недаром Уинстон Черчилль сообщит в своё время: «Было бы ошибочно думать, что в течение всего этого года мы сражались на фронтах за дело враждебных большевикам русских. Напротив того, русские белогвардейцы сражались за НАШЕ дело».
СВОЕГО дела у Колчака не было (он не строил больницы и школы, только армию, в чем не преуспел). Не было даже твёрдой позиции, так как по его словам он не имел сведений о зверствах белогвардейцев, хотя все в Омске это знали. Была некомпетентность, вылившаяся в тысячи смертей. Увековечивать некомпетентность памятными досками и памятниками — глупо и вредно для развития человечества. Славить человека за одно и полностью игнорировать принесенный им вред — лицемерие, в случае с Колчаком опасное из-за масштабов вреда.
Из книги «Допрос Колчака.» — Л.: Гиз, 1925.
Заседание чрезвычайной следственной комиссии 6-го февраля 1920 года
<...>
Денике. Какие личные распоряжения по расследованию дела вами делались? Вам делались доклады, мы знаем, что было поручено Кузнецову и Висковатову производить дознание,— а кроме этого делались ли какое-нибудь распоряжения?
Колчак. Нет, я это дело передал официальным лицам.
Денике. Может быть, вы не помните освобождения из-под стражи такого лица, которое прошло в порядке организационной работы, и никаких докладов об аресте в освобождении вам не делалось?
Колчак. Не делалось.
Денике. Вы не предполагали, чтобы наиболее важные акты этого следствия производились с вашей санкцией?
Колчак. Нет, я не мог взять на себя.
Попов. Поручивши это дело Чрезвычайной комиссии, интересовались ли вы его дальнейшим ходом?
Колчак. Висковатов мне несколько раз докладывал, когда, находил это нужным. Поручивши Висковатову это дело, я совсем о нем забыл, и я был уверен, что больше ничего не могу сделать.
Алексеевский. Вы находили, что этот акт совершен с целью дискредитировать вас, и вы находили, что акт этот исходит от тех кругов, которые не желали нашего сближения с социалистическими течениями?
Колчак. Да, я так себе объяснял.
Алексеевский. В числе лиц и групп, которые вас окружали, вы легко могли разобраться от каких именно лиц и групп это должно было идти.
Колчак. Это довольно трудно мне было сказать.
Алекееевский. Выражаясь принятой терминологией, крайне правые реакционные элементы были определенно известны. Например, Красильникова вы не могли смешать с Каппелем.
Колчак. Обвинять Красильникова, зная его отношение ко мне, я не мог, я не мог подозревать, чтобы Красильников мог сделать этот акт, направленный против меня.
Попов. Каких виновников этого расстрела выяснила работа чрезвычайной следственной комиссии?
Колчак. Она подтвердила эти два лица, того же Бартошевского и Рубцова, но о лицах, выше стоящих Висковатов не мог найти никаких следов.
Попов. Вы судили по докладам Висковатова, а сами с делом не знакомились?
Колчак. Нет. Я считал Бартошевского исполнителем. Он меня мало интересовал, — я считал, что он действует по чьему-то распоряжению, а кто был вдохновителем и организатором этого дела, я не знаю.
Денике. Может быть, у вас в конце концов сложилось впечатление, почему это дело не осталось раскрытым до конца и истинные виновники не понесли никакой кары. Чем вы это объясняли?
Колчак. Я объяснял это всем тем судебным аппаратом, который у меня был и распоряжении и от которого по массе аналогичных дел, поручавшихся мною для расследования по вопросам злоупотреблений и интендантских поставках, я никогда не мог добиться от своего суда и следственной комиссии каких-нибудь определенных результатов. Все время суд и следственная власть задавались широкими задачами распутать и раскрыть данное преступление во всем его объеме, и в конце концов из этого ничего не выходило. Это есть недостаток организации нашей судебной власти. На это жаловался и Кузнецов, что все стараются не давать определенных ответов, стараются дело затруднить, и к кому он ни обращался, он не мог добиться совершению определенных и ясных ответов на все вопросы, которые он ставил. Он сам говорил, что чрезвычайно трудно было все дело расследовать в виду острого противодействия со стороны всех прикосновенных лиц, которых он опрашивал и которые выясняли этот вопрос. Целый ряд интендантских вопросов у меня был на фронте и в Омске, и в попытке захватить виновных в спекуляции я всегда был бессилен, раз я обращался к легальной судебной власти. Это была одна из тяжелых сторон управления, потому что наладить судебный аппарат было совершенно невозможно. Раз я становился на точку зрения юридическую, призывал юристов и поручал им это дело вести, — оно не давало результатов.
Попов. Почему не был арестован Рубцов, вы тоже не знаете?
Колчак. Я не помню, потому что в тот период, когда велось следствие, я передал это дело определенному лицу и не вмешивался в его распоряжения. Это дело следствия, а я сам не давал каких-либо распоряжений по этому поводу. Каким образом я мог приказать следователю арестовать то или иное лицо?
Попов. Известно ли вам, что при этом убийстве членов Учредительного Собрания были убиты ряд других лиц таким же порядком, без суда и следствия, не являвшихся членами Учредительного Собрания?
Колчак. Я знал этот список, который мне был представлен, я помню Маевского и Фомина.
Попов. Расстрелы в Куломзине производились по чьей инициативе?
Колчак. Полевым судом, который был назначен после занятия Куломзина.
Попов. Обстановка этого суда вам известна, и известно ли вам, что по существу никакого суда и не было?
Колчак. Я знал, что это — полевой суд, который назначался начальником по подавлению восстания.
Попов. Значит, так: собрались три офицера и расстреливали. Велось какое-нибудь делопроизводство?
Колчак. Действовал полевой суд.
Попов. Полевой суд требует тоже формального производства. Известно ли вам, что это производство велось, или вы сами, как верховный правитель, не интересовались этим? Вы, как верховный правитель, должны были знать, что на самом деле никаких судов не происходило, что сидели два-три офицера, приводилось по 50 человек, и их расстреливали. Конечно, этих сведений у вас не было?
Колчак. Таких сведений у меня не было. Я считал, что полевой суд действует так, как вообще действует полевой суд во время восстаний.
Попов. Это знал весь город. А после вы это узнали?
Колчак. Я знаю, что собирался военно-полевой суд, который разбирал вопрос о причастности тех или иных лиц, и когда суд собирался, он выносил приговоры.
Попов. Как вы себе представляете вынесение приговора? Как применялся этот военный суд?
Колчак. Если повстанцы захвачены с оружием в руках, то они подлежат полевому суду.
Носов. Значит записывалось, что такие-то и такие-то лица подлежат военно-полевому суду? Вам докладывали об этом? Делопроизводство, существует ли оно, сохранилось ли оно где-нибудь?
Колчак. Я его не спрашивал.
Попов. Вы не интересовались?
Колчак. В первый период я не мог интересоваться.
Попов. А сколько человек было расстреляно в Куломзине?
Колчак. Человек 70 или 80.
Денике. А не было ли вам известно, что в Куломзине практиковалась массовая порка?
Колчак. Про порку я ничего не знал, и вообще я всегда запрещал какие бы то ни было телесные наказания, — следовательно, я не мог даже подразумевать, что порка могла где-нибудь существовать, А там, где мне это становилось известным, я предавал суду, смещал, т.-е. действовал карательным образом.
Попов. Известно ли вам, что лица, которые арестовывались в связи с восстанием в декабре, впоследствии подвергались истязаниям в контр-разведке, и какой характер носили эти истязания? Что предпринималось военными властями и вами, верховным правителем, против этих истязаний?
Колчак. Мне никто этого не докладывал, и я считаю, что их не было.
Попов. Я сам видел людей, открепленных в Александровскую тюрьму, которые были буквально сплошь покрыты ранами и истерзаны шомполами, — это вам известно?
Колчак. Нет, мне никогда не докладывали. Если такие вещи делались известными, то виновные наказывались.
Попов. Известно ли вам, что это делалось при ставке верховного главнокомандующего адмирала Колчака, в контр-разведке при ставке?
Колчак. Нет, я не мог этого знать, потому что ставка не могла этого делать.
Попов. Это производилось при контр-разведке в ставке.
Колчак. Очевидно, люди, которые совершали это, не могли мне докладывать, потому что они знали, что я все время стоял на законной почве. Если делались такие преступления, я не мог о них знать. Вы говорите, что при ставке это делалось?
Попов. Я говорю: в контр-разведке при ставке. Возвращаюсь к вопросу о производстве военно-полевого суда в Куломзине.
Колчак. Я считаю, что было производство такое же, какое полагается в военно-полевом суде.
Попов. В Куломзине фактически было расстреляно около 500 человек, расстреливали целыми группами по 50 — 60 человек. Кроме того, фактически в Куломзине никакого боя не было, ибо только вооруженные рабочие стали выходить на улицу, они уже хватались и расстреливались, — вот в чем состояло восстание в Куломзине.
<...>
Денике. Какие личные распоряжения по расследованию дела вами делались? Вам делались доклады, мы знаем, что было поручено Кузнецову и Висковатову производить дознание,— а кроме этого делались ли какое-нибудь распоряжения?
Колчак. Нет, я это дело передал официальным лицам.
Денике. Может быть, вы не помните освобождения из-под стражи такого лица, которое прошло в порядке организационной работы, и никаких докладов об аресте в освобождении вам не делалось?
Колчак. Не делалось.
Денике. Вы не предполагали, чтобы наиболее важные акты этого следствия производились с вашей санкцией?
Колчак. Нет, я не мог взять на себя.
Попов. Поручивши это дело Чрезвычайной комиссии, интересовались ли вы его дальнейшим ходом?
Колчак. Висковатов мне несколько раз докладывал, когда, находил это нужным. Поручивши Висковатову это дело, я совсем о нем забыл, и я был уверен, что больше ничего не могу сделать.
Алексеевский. Вы находили, что этот акт совершен с целью дискредитировать вас, и вы находили, что акт этот исходит от тех кругов, которые не желали нашего сближения с социалистическими течениями?
Колчак. Да, я так себе объяснял.
Алексеевский. В числе лиц и групп, которые вас окружали, вы легко могли разобраться от каких именно лиц и групп это должно было идти.
Колчак. Это довольно трудно мне было сказать.
Алекееевский. Выражаясь принятой терминологией, крайне правые реакционные элементы были определенно известны. Например, Красильникова вы не могли смешать с Каппелем.
Колчак. Обвинять Красильникова, зная его отношение ко мне, я не мог, я не мог подозревать, чтобы Красильников мог сделать этот акт, направленный против меня.
Попов. Каких виновников этого расстрела выяснила работа чрезвычайной следственной комиссии?
Колчак. Она подтвердила эти два лица, того же Бартошевского и Рубцова, но о лицах, выше стоящих Висковатов не мог найти никаких следов.
Попов. Вы судили по докладам Висковатова, а сами с делом не знакомились?
Колчак. Нет. Я считал Бартошевского исполнителем. Он меня мало интересовал, — я считал, что он действует по чьему-то распоряжению, а кто был вдохновителем и организатором этого дела, я не знаю.
Денике. Может быть, у вас в конце концов сложилось впечатление, почему это дело не осталось раскрытым до конца и истинные виновники не понесли никакой кары. Чем вы это объясняли?
Колчак. Я объяснял это всем тем судебным аппаратом, который у меня был и распоряжении и от которого по массе аналогичных дел, поручавшихся мною для расследования по вопросам злоупотреблений и интендантских поставках, я никогда не мог добиться от своего суда и следственной комиссии каких-нибудь определенных результатов. Все время суд и следственная власть задавались широкими задачами распутать и раскрыть данное преступление во всем его объеме, и в конце концов из этого ничего не выходило. Это есть недостаток организации нашей судебной власти. На это жаловался и Кузнецов, что все стараются не давать определенных ответов, стараются дело затруднить, и к кому он ни обращался, он не мог добиться совершению определенных и ясных ответов на все вопросы, которые он ставил. Он сам говорил, что чрезвычайно трудно было все дело расследовать в виду острого противодействия со стороны всех прикосновенных лиц, которых он опрашивал и которые выясняли этот вопрос. Целый ряд интендантских вопросов у меня был на фронте и в Омске, и в попытке захватить виновных в спекуляции я всегда был бессилен, раз я обращался к легальной судебной власти. Это была одна из тяжелых сторон управления, потому что наладить судебный аппарат было совершенно невозможно. Раз я становился на точку зрения юридическую, призывал юристов и поручал им это дело вести, — оно не давало результатов.
Попов. Почему не был арестован Рубцов, вы тоже не знаете?
Колчак. Я не помню, потому что в тот период, когда велось следствие, я передал это дело определенному лицу и не вмешивался в его распоряжения. Это дело следствия, а я сам не давал каких-либо распоряжений по этому поводу. Каким образом я мог приказать следователю арестовать то или иное лицо?
Попов. Известно ли вам, что при этом убийстве членов Учредительного Собрания были убиты ряд других лиц таким же порядком, без суда и следствия, не являвшихся членами Учредительного Собрания?
Колчак. Я знал этот список, который мне был представлен, я помню Маевского и Фомина.
Попов. Расстрелы в Куломзине производились по чьей инициативе?
Колчак. Полевым судом, который был назначен после занятия Куломзина.
Попов. Обстановка этого суда вам известна, и известно ли вам, что по существу никакого суда и не было?
Колчак. Я знал, что это — полевой суд, который назначался начальником по подавлению восстания.
Попов. Значит, так: собрались три офицера и расстреливали. Велось какое-нибудь делопроизводство?
Колчак. Действовал полевой суд.
Попов. Полевой суд требует тоже формального производства. Известно ли вам, что это производство велось, или вы сами, как верховный правитель, не интересовались этим? Вы, как верховный правитель, должны были знать, что на самом деле никаких судов не происходило, что сидели два-три офицера, приводилось по 50 человек, и их расстреливали. Конечно, этих сведений у вас не было?
Колчак. Таких сведений у меня не было. Я считал, что полевой суд действует так, как вообще действует полевой суд во время восстаний.
Попов. Это знал весь город. А после вы это узнали?
Колчак. Я знаю, что собирался военно-полевой суд, который разбирал вопрос о причастности тех или иных лиц, и когда суд собирался, он выносил приговоры.
Попов. Как вы себе представляете вынесение приговора? Как применялся этот военный суд?
Колчак. Если повстанцы захвачены с оружием в руках, то они подлежат полевому суду.
Носов. Значит записывалось, что такие-то и такие-то лица подлежат военно-полевому суду? Вам докладывали об этом? Делопроизводство, существует ли оно, сохранилось ли оно где-нибудь?
Колчак. Я его не спрашивал.
Попов. Вы не интересовались?
Колчак. В первый период я не мог интересоваться.
Попов. А сколько человек было расстреляно в Куломзине?
Колчак. Человек 70 или 80.
Денике. А не было ли вам известно, что в Куломзине практиковалась массовая порка?
Колчак. Про порку я ничего не знал, и вообще я всегда запрещал какие бы то ни было телесные наказания, — следовательно, я не мог даже подразумевать, что порка могла где-нибудь существовать, А там, где мне это становилось известным, я предавал суду, смещал, т.-е. действовал карательным образом.
Попов. Известно ли вам, что лица, которые арестовывались в связи с восстанием в декабре, впоследствии подвергались истязаниям в контр-разведке, и какой характер носили эти истязания? Что предпринималось военными властями и вами, верховным правителем, против этих истязаний?
Колчак. Мне никто этого не докладывал, и я считаю, что их не было.
Попов. Я сам видел людей, открепленных в Александровскую тюрьму, которые были буквально сплошь покрыты ранами и истерзаны шомполами, — это вам известно?
Колчак. Нет, мне никогда не докладывали. Если такие вещи делались известными, то виновные наказывались.
Попов. Известно ли вам, что это делалось при ставке верховного главнокомандующего адмирала Колчака, в контр-разведке при ставке?
Колчак. Нет, я не мог этого знать, потому что ставка не могла этого делать.
Попов. Это производилось при контр-разведке в ставке.
Колчак. Очевидно, люди, которые совершали это, не могли мне докладывать, потому что они знали, что я все время стоял на законной почве. Если делались такие преступления, я не мог о них знать. Вы говорите, что при ставке это делалось?
Попов. Я говорю: в контр-разведке при ставке. Возвращаюсь к вопросу о производстве военно-полевого суда в Куломзине.
Колчак. Я считаю, что было производство такое же, какое полагается в военно-полевом суде.
Попов. В Куломзине фактически было расстреляно около 500 человек, расстреливали целыми группами по 50 — 60 человек. Кроме того, фактически в Куломзине никакого боя не было, ибо только вооруженные рабочие стали выходить на улицу, они уже хватались и расстреливались, — вот в чем состояло восстание в Куломзине.
Подробнее о войне с историей можно прочитать в газете «Суть времени», в соответствующей рубрике. Например, в №1 от 24.10.2012:
История России на либеральном суде
Война с историей – это не борьба с отдельными нехорошими чертами той или иной эпохи. Война с историей имеет целью полный слом исторического самосознания – с сопутствующим уничтожением народа. Как человек без ценностей теряет человеческий облик, так и народ, предавший проклятию свою историю, перестает быть народом.
После Октябрьской революции эпоха царизма порицалась, но не тотально: никто не оспаривал исторической ценности Невской или Куликовской битвы, строительства Кремля или Бородинского сражения. И весьма быстро государство начало восстанавливать положительный образ сильных русских правителей – Александра Невского, Ивана Грозного, Петра I.
Ровно так же, как в истории европейских народов – после сожжений, революций и реставраций – обретали в народном «пантеоне» свое место и Жанна д’Арк, и Робеспьер, и Наполеон.
Историческое самосознание нашего народа дважды за вторую половину XX века целенаправленно, холодно и расчетливо ломали.
В первый раз – на XX съезде, когда Хрущев поднял тему сталинских репрессий, не огласив точных цифр. Что позволило расцвести спустя немного времени самиздатовской лжи Солженицына о «миллионах репрессированных».
Во второй раз – ломали в перестройку. Наиболее откровенно о механизме этого слома рассказал главный горбачевский идеолог А.Н.Яковлев в предисловии к русскому изданию вышедшей в 1997 г. в Париже «Черной книги коммунизма». Яковлев описывает целую систему нанесенных горбачевской командой в перестройку ударов по всей советской истории:
«Группа истинных, а не мнимых реформаторов разработала (разумеется, устно) следующий план: авторитетом Ленина ударить по Сталину, по сталинизму. А затем, в случае успеха, Плехановым и социал-демократией бить по Ленину, либерализмом и «нравственным социализмом» – по революционаризму вообще. Начался новый виток разоблачения «культа личности Сталина». Но не эмоциональным выкриком, как это сделал Хрущев, а с четким подтекстом: преступник не только Сталин, но и сама система преступна. <...> Советский тоталитарный режим можно было разрушить только через гласность и тоталитарную дисциплину партии, прикрываясь при этом интересами совершенствования социализма. <...> Могу с гордостью сказать, что хитроумная, но весьма простая тактика – механизмы тоталитаризма против системы тоталитаризма – сработала».
Ломавшие историческое самосознание перестройщики задействовали два вида оружия: прямую историческую фальсификацию («миллионы репрессированных») и отсутствие у широких слоев населения понимания исторического контекста.
<...>
После Октябрьской революции эпоха царизма порицалась, но не тотально: никто не оспаривал исторической ценности Невской или Куликовской битвы, строительства Кремля или Бородинского сражения. И весьма быстро государство начало восстанавливать положительный образ сильных русских правителей – Александра Невского, Ивана Грозного, Петра I.
Ровно так же, как в истории европейских народов – после сожжений, революций и реставраций – обретали в народном «пантеоне» свое место и Жанна д’Арк, и Робеспьер, и Наполеон.
Историческое самосознание нашего народа дважды за вторую половину XX века целенаправленно, холодно и расчетливо ломали.
В первый раз – на XX съезде, когда Хрущев поднял тему сталинских репрессий, не огласив точных цифр. Что позволило расцвести спустя немного времени самиздатовской лжи Солженицына о «миллионах репрессированных».
Во второй раз – ломали в перестройку. Наиболее откровенно о механизме этого слома рассказал главный горбачевский идеолог А.Н.Яковлев в предисловии к русскому изданию вышедшей в 1997 г. в Париже «Черной книги коммунизма». Яковлев описывает целую систему нанесенных горбачевской командой в перестройку ударов по всей советской истории:
«Группа истинных, а не мнимых реформаторов разработала (разумеется, устно) следующий план: авторитетом Ленина ударить по Сталину, по сталинизму. А затем, в случае успеха, Плехановым и социал-демократией бить по Ленину, либерализмом и «нравственным социализмом» – по революционаризму вообще. Начался новый виток разоблачения «культа личности Сталина». Но не эмоциональным выкриком, как это сделал Хрущев, а с четким подтекстом: преступник не только Сталин, но и сама система преступна. <...> Советский тоталитарный режим можно было разрушить только через гласность и тоталитарную дисциплину партии, прикрываясь при этом интересами совершенствования социализма. <...> Могу с гордостью сказать, что хитроумная, но весьма простая тактика – механизмы тоталитаризма против системы тоталитаризма – сработала».
Ломавшие историческое самосознание перестройщики задействовали два вида оружия: прямую историческую фальсификацию («миллионы репрессированных») и отсутствие у широких слоев населения понимания исторического контекста.
<...>
November 15, 2016 at 01:47PM
from
Сообщения
Комментариев нет:
Отправить комментарий